Пушкинский кабинет в Кишиневе

К 204-й годовщине приезда А. С. Пушкина в Кишинев.

       Настоящий ценитель гения Пушкина, его бессмертной поэзии, пройдя с экскурсоводом по музею поэта в Кишиневе, литературным залам, посетив «Домик Пушкина», никогда не торопится. Он садится на скамью в уютном дворике, и ему кажется, что в это мгновение именно на него проливается негасимый свет пушкинской поэзии, именно с ним говорит душа поэта. А душу поэта тут чувствует каждый…

    Многие годы в «Домике Пушкина» проводила экскурсии поэтесса Александра Юнко. Она посвятила музею стихотворения «Антоновская, 19», «Домик Пушкина».

Я оттуда, от общих бед.

И моих, с другими не схожих.

Я оттуда, из этих лет.

И от домика Пушкина тоже.

    Известный кинорежиссер Никита Михалков посетил музей, будучи советником по культуре Президента РФ Б. Н. Ельцина. Рослый, широкоплечий Михалков  вошел в кухню, развернулся и несколькими шагами пересек все строение, упершись в окошко, выходившее во двор музея. Тут он удивленно воскликнул:

    – И здесь жил Пушкин! И тут он писал свои великие произведения!.. Невероятно…

    Через несколько лет в музей пришел с группой артистов Борис Щербаков. Он оставил встречу артистов с сотрудниками музея и сказал мне:

    – Пошли к Пушкину.

    Мы спустились по ступенькам крылечка, пересекли дворик музея и вошли в «Домик Пушкина».

    – А можно я присяду в кресло Пушкина и  посижу тут один?

    – Вообще-то, нельзя. Тут ценные экспонаты и…

    – Я ни к чему не прикоснусь. Ничего не буду трогать. Только посижу – один.

    Я оставил его одного в кресле. Спустя некоторое время актер вышел из комнат поэта. Он весь был пронизан духом Пушкина. От него исходил невероятно светлый и теплый свет.

    – Не хочу больше никуда идти. Давай просто постоим тут.

    В романе в стихах «Евгений Онегин» Пушкин представил несколько кабинетов своего времени. Вот – роскошный, модный кабинет, каких немало было у состоятельных друзей поэта.

Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, –
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.

Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе,
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в граненом хрустале;
Гребенки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые
И щетки тридцати родов
И для ногтей и для зубов…

  А вот скромный кабинет Онегина в деревне.

Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал...

Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на все глядит,
И все ей кажется бесценным,
Все душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет…

Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.

    Настоящий пушкинский кабинет один – в Мемориальном музее-квартире поэта на Мойке, 12. Это последнее и подлинное пристанище гения. Все остальное – современные кабинеты Пушкина, созданные по описаниям, по  музейным традициям.

   После войны был создан пушкинский кабинет в Михайловском.  Он наиболее приближен к тому, что существует на Мойке, в последней квартире поэта. Мемориальная часть Дома-музея А. С. Пушкина в Кишиневе появилась в 1985-1987 годах. Тогда и были оформлены две скромные комнатки поэта, которые можно назвать одним из первых кабинетов молодого гения.

   Небольшие сени разделяют флигель купа И. Н.  Наумова (строение подлинное, сохранилось с 1815 года), где с 21 сентября по середину ноября 1820 года квартировал Пушкин. Справа – кухонька, где, по всему, жил дядька поэта Никита Козлов.  Слева – две комнатки. Правая – обращена окном в сад. Почти все пространство занимает кровать поэта. Левая – оборудована под кабинет Пушкина, ее окна выходят в тихий дворик с клумбой. Здесь, как и полагается, – рабочий стол, диван, библиотека, печь. Именно печь и разделяет одно помещение на две комнатки.

   В самом центре кабинета – рабочее бюро поэта, освещаемое подсвечниками. Над ним портрет В. А. Жуковского с автографом «Победителю-ученику от побежденного  учителя…». Он подарен Пушкину в день окончания им поэмы «Руслан и Людмила». А на бюро портрет Байрона-кумира, которому поклонялся поэт в первые годы ссылки. С этими портретами  Пушкин не расставался до конца своих дней. На бюро – книги, журналы, в том числе «Сын Отечества», в котором, как и в других журналах, разгорелась чернильная война после выхода в свет первой поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», нож слоновой кости для разрезания страниц. Тут же – кофейных набор, колокольчик, часы. Рядом – чернильница, гусиные перья, рукописи первых сочинений на молдавской земле – стихотворений «Дочери Карагеоргия», «Черная шаль», новой поэмы «Кавказ» («Кавказский пленник»). Уже в новогодние дни 1821-го молдавскую песню «Черная шаль» распевали во всей южной России. Слева – под двумя окнами, небольшой диван с инкрустированной драгоценными камнями  курительной трубкой, старинный стул для посетителей. Справа – небольшая библиотека из подлинных книг того времени. Тут же – кресло с тростью. На полу – старинный ковер. Комнатки разделяет небольшой столик с томиком Овидия. Слева, у входа, дорожный сундучок с путеводителем (атласом), по картам которого можно проследить путь поэта из Петербурга  на юг, в Екатеринослав, на Кавказ, в Крым, в Одессу, а из Одессы в Кишинев.

   Все экспонаты подлинные – пушкинского времени. Только рукописи поэта представлены в высококачественных копиях, изготовленных в Санкт-Петербурге. Настоящие рабочие тетради поэта, в том числе кишиневские, хранятся в ИРЛИ (Пушкинском Доме).

   Чего не хватает в кабинете поэта?  На рабочем столе должно быть письмо поэта к брату Льву, отправленное из этого кабинета 24 сентября 1820 года.

   «Кишинев. 24 сент. 1820. Милый брат, я виноват перед твоею дружбою, постараюсь загладить вину мою длинным письмом и подробными рассказами. Начинаю с яиц Леды. Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновенью. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада. Сын его (ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные), сын его предложил мне путешествие к Кавказским водам, лекарь, который с ним ехал, обещал меня в дороге не уморить, Инзов благословил меня на счастливый путь – я лег в коляску больной; через неделю вылечился.

    2 месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и черезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальнем расстоянье друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии – любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах – и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии. Видел я берега Кубани и сторожевые станицы – любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за ними тащилась заряженная пушка, с зажженным фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа – они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению. Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на черноморских и Донских казаков – теперь тебе не скажу об них ни слова.

    С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я – на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных – заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни – не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею – вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками; какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий – но ему недостает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится. Из Керча приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом – и, подобно Старику Вергилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной.

    Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я элегию, которую тебе присылаю; отошли ее Гречу без подписи. Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения; он остановился в виду Юрзуфа. Там прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года; человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его будет более нежели известен. Все его дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, – счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, – горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского.

   Будешь ли ты со мной? скоро ли соединимся? Теперь я один в пустынной для меня Молдавии. По крайней мере пиши ко мне – благодарю тебя за стихи; более благодарил бы тебя за прозу. Ради бога, почитай поэзию – доброй, умной старушкою, к которой можно иногда зайти, чтоб забыть на минуту сплетни, газеты и хлопоты жизни, повеселиться ее милым болтаньем и сказками; но влюбиться в нее – безрассудно. Михайло Орлов с восторгом  повторяет  русским безвестную!.. я также. Прости, мой друг! Обнимаю тебя. Уведомь меня об наших. Всё ли еще они в деревне. Мне деньги нужны, нужны! Прости. Обними же за меня Кюхельбекера и Дельвига. Видишь ли ты иногда молодого Молчанова? Пиши мне обо всей братье».

    А на кровати поэта не хватает черной шали его первой кишиневской возлюбленной – юной цыганки-красавицы Людмилы Шекора и венка из полевых цветов, собранного ею и украшавшего главу молодого гения в дни их прогулок в окрестностях Кишинева.

    Людмила родилась в окрестностях Буюкан, где и ныне проживают цыгане. Там ее уникальную красоту приметил Бодиско, один из богатейших помещиков города. Он попытался купить ее за большие деньги, чтобы украсить свой гарем. Но родители ее настояли на свадьбе. Недолго дочь их купалась в золотых украшениях. Бодиско на охоте упал с лошади, повредил ногу и умер. Родственники тут же обобрали ее как липку. Красавицу спас помещик Инглези. Это случилось накануне приезда Пушкина в Кишинев. Но поэт и цыганка влюбились друг в друга с первой встречи. Когда Инглези узнал об этом, он решил отговорить Людмилу. А потом прервал их любовные утехи вызовом поэта на дуэль. Тут вмешался Инзов. Он вручил Инглези паспорта и отправил за границу. Людмила вернулась в Кишинев после выезда Пушкина под начальство нового наместника Бессарабии графа М. С. Воронцова. Тоска ее была безмерной. Ее древний прах затерялся под более поздними плитами захоронений на Центральном кладбище Кишинева…

    Безусловно, в мемориальной части музея должны быть большие дорожные чемоданы, одежда Пушкина, его черный фрак, одежда Никиты Козлова, его балалайка и гитара. Ах, как тут не хватает духа верного слуги Пушкина!..

    В начале марта 1821 года Пушкин вернулся из Каменки –  усадьбы братьев Давыдовых, и поселился в особняке наместника Бессарабии генерал-лейтенанта И. Н. Инзова, возвышавшемся над всем Кишиневом. А у его подножия все также стоял заезжий дом купца И. Н. Наумова с флигелем, в котором ныне располагается Мемориальный дом-музей А. С. Пушкина.

Виктор Кушниренко, пушкинист
Новости на Блoкнoт-Молдова