На волне воспоминаний: Березки. Новые Анены. Моя учительница

    Моя первая учительница – Полина Павловна. Она пришла в наш новый дом. Долго о чем-то говорила с родителями. Первого сентября все дети, с цветами, в нарядных одеждах, с новенькими портфелями, учебниками и тетрадками, пошли в школу, а я сидел на ступеньках крыльца и рыдал. Меня убеждали, что мне нет еще семи лет (я родился в конце октября).

    – Да, но я уже давно умею хорошо писать, читать, считать. А меня не взяли…

    В школу я пошел в восемь лет. Собственно, как оказалось, новую школу лишь начали строить. А пока под нее снимали одну большую комнату у соседей, живших через пересыхающую речку, которая разливалась и угрожала дикими потоками, наводнениями при сильных дождях и ливнях. В жару в ее грязи барахтались гуси, утки да свиньи. Перепрыгнешь через болото – вот и школа.

   До обеда в одной комнате учились сразу два класса – первый и четвертый. Их вела Полина Павловна. Часть урока – работала с первым классом, часть – с четвертым. А далее – перемена. После обеда сходились тут второй и третий классы.

    Полина Павловна каждое утро гордо проходила через все село. С нею уважительно здоровались дети и родители. Слегка полноватая, с проседью, она запомнилась всем как очень строгая, жесткая, всегда собранная и подтянутая. Никогда не улыбнется. Но – справедливая. Потому ее никто не осуждал. В общем, она во многом походила на моего отца. И мне было учиться несложно, так как я сам походил на отца. Со второго класса мы и ходили в новую школу, выстроенную в середине села. Но получалось так, как будто она на отшибе. Тут было всего два помещения для классов и маленькая учительская. По два класса велись до обеда и после обеда. Здесь мы уже были в новой форме. Тут мы высадили деревья – получился небольшой сад во дворе. С годами он подрос, стал плодоносить. Я многие годы смотрел на посаженную мной сливу, на ее ягоды. Но так и не попробовал ни одной сливы. Она и сейчас в моей душе как что-то значительное в моей жизни, святое.

    С первого класса я не знал других оценок, кроме пятерок. Лишь по русскому языку мне ставили четверку. Русский отлично знал мой отец. Он жил в России. Но сам он испытывал радость общения, когда по выходным ходил в райцентр. Там было немало грамотных, интеллигентных людей, знавших превосходно русский и румынский языки. Когда отец говорил по-румынски, ему угрожающе селяне бросали:

    – Ты на каком языке говоришь! Говори по-молдавски.

    Вот и я говорил, писал на понятно-непонятном языке. Мой язык был смесью русского, украинского, молдавского, гагаузского, немецкого и прочее.

   Но когда Полина Павловна уходила на целый день на совещание в райцентр, она оставляла класс на меня. Правда, время от времени, в класс заглядывала вторая учительница. Убедившись, что у нас все в порядке – читаем, пишем, считаем, она прикрывала дверь и возвращалась в свой класс. Собственно, я ее не запомнил как учительницу. Излишне скромная, тихая, добрая, неприметная, хотя и довольно милая.

    Полина Павловна моих грехов не прощала. Когда белобрысый Лободенко, покрытый зеленкой на вечных ссадинах, на перемене обозвал при всех мою маму, я стал его колотить на заднем дворе. Небольшая школа собралась в круг.

    – Так! Так! Дай ему! Еще! Еще!..

    Я растерялся. Видно, он достал всех. Но так нельзя. И я бросил его бить под неодобрительный шум ребят. А Лободенко тут же отправился к Полине Павловне, и меня исключили из школы на неделю.

    Отец не стал меня бить. Подробности он узнал от Полины Павловны. Но когда она ушла, повторил:

    – Я тебе говорил: не делай так, чтобы в дом приходили с жалобами.

   Всю неделю я ходил в школу. Тянул руку вверх, когда класс не знал ответа. Но Полина Павловна меня не замечала.

   Второй раз меня исключили из школы на неделю, когда я разбил нос старшему Машнику. То случилось на перемене. Оба брата дразнили меня через ворота. Я сделал вид, что мне безразлично. Но в удобный момент ловким ударом разбил нос старшему брату. Пошла кровь.

    Один раз Полина Павловна улыбнулась. И эта скромная улыбка запечатлена на фото, где вместе с нею 14 воспитанников. Это случилось тогда, когда, окончив начальную школу, мы пошли в райцентр и там сфотографировались на память.

   Русская средняя школа сначала располагалась в одноэтажном, каменном, старом здании, потом – в новом двухэтажном. Близ нее проходило шоссе, потом – асфальтированная дорога. Вдоль дороги – от Березков до райцентра – дома с огородами. Возвращаясь со школы всегда голодными, мы тихо набрасывались на полузрелые абрикосы, жердели, сливы и прочее. Огороды не громили. Перекусим – и домой. Иногда лакомились орехами. Но у нашей дороги их почти не было.

   В десятом классе русский язык и литературу вела Зоя Сергеевна. Сухая, подтянутая блондинка в летах. Хорошо знала предмет. И, изложив все, уходила. Впечатление было такое, будто она всегда убегала от нас. За сочинения по Онегину, Печорину, Базарову я получал две оценки – пять с плюсом за текст и твердую четверку за грамотность. Разбирая сочинения, она никогда не обращалась к моему творению. Однако и не мешала мне писать на любимую свободную тему. На выпускных экзаменах я получил пятерки. Осталось сочинение. Мы стояли на крыльце и ждали приглашения в спортзал. Она вышла, отозвала меня в сторонку.

    – Я знаю, что ты, написав сочинение, тут же закрываешь тетрадь, сдаешь – и выходишь из класса.   Я прошу тебя. Просто прошу. Когда напишешь, пять минут отдохни. А потом внимательно, всего один раз, перечитай написанное.

    Я так и сделал. Впервые получил две пятерки по сочинению. Но мне вручили не золотую, а только серебряную медаль.

      Будучи уже студентом филфака университета, начинающим журналистом, пушкинистом, я спросил ее во время случайной встречи в самолете, летевшем в пушкинские места на Кавказе:

   – Почему вы не сказали мне, чтобы я стал журналистом, ученым, писателем. Вы, ведь, столько моих сочинений прочитали. Хорошо, что я не стал инженером, ракетчиком, конструктором космических аппаратов. Но это не благодаря вам. Только Бог меня уберег от неверного шага.

   – Почему! Почему! – Да кто вас знает, на что вы способны. Вам даются знания. А выбор надо делать самим.

    Между этими двумя учительницами было много других. Старый, добрый еврей, учивший нас немецкому языку. От этих знаний потом шарахались от меня немцы. Ветеран войны, историк, который за пять минут до окончания урока рассказывал эпизод о разведчиках и ставил три точки. И мы учили историю так, чтобы хорошо ответить на следующем уроке и услышать продолжение до новых трех точек. Учитель математики, который превращал уроки в спектакли, заседания академии, а для меня берег всего две оценки – пятерку и двойку. Учительница рисования, которая оставила мои картины, победившие на одном конкурсе, для другого, и потеряла их. Руководитель районной студии рисования, порадовавшийся за мою копию «Источника» Энгра, но попросивший не делать больше чего-нибудь такого, иначе студию прикроют. Тренер детско-юношеской спортивной школы, чемпион республики по тройному прыжку, мечтавший из нас сделать прославленных чемпионов.

   Для 9 «В» класса в школе не нашлось места. Видно, надеялись, что его не будет после восьмого класса: дети устроятся на работу, поступят в училища, техникумы. В 9 «А» собрали детей начальников, в 9 «Б» – тех, кто победнее, кто проживал в старой части Новых Анен. 9 «В» – стал солянкой, куда сбросили всех, кто проживал за пределами райцентра – в Березках, Русенах, Албинице, Рассвете и прочее…

    Наш класс разместили в одной из самых отдаленных хозкомнат, близ старой спортивной площадки, туалета и школьного огорода. Дверь тут выходила в хоздвор и никогда не закрывалась. Рядом торчали гора угля, кран с водой.

    Вот в эту дверь и вошла учительница. Молодая. Красивая. Блондинка с дивно уложенными волосами, голубыми глазами и лебединой шеей. Вошла – и тут же дала всем понять, что молодость и красота – это хорошо, но надо заниматься делами. Она привычно раскрыла классный журнал.

   – Будем изучать русский язык и литературу. Меня зовут Галина Григорьевна Рогут. Я ваш классный руководитель. Теперь познакомимся с каждым из вас.

    Через несколько уроков, на которых я не уделял никакого внимания правилам, отвечал, как придется, она попросила меня задержаться.

    – Я знаю твои проблемы. Готова помочь. Станешь писать грамотно, без ошибок. Но для этого надо делать все, о чем попрошу. И без правил тут не обойтись. Это основа нашего успеха. Их надо уважать, понимать, знать. Зубрешка не поможет. Можно вызубрить – и писать плохо. А нам надо, чтобы с этого года ты писал очень хорошо. Но, давай, так: меньше слов – больше дела.

    Правила меня измучили. Читаю – все понятно. А пишу с ошибками. Но вот год позади – и я не узнаю себя. Пишу сочинение без проверки – твердая четверка по языку. И так каждый раз.

    Когда она шла по школьному двору, на нее заглядывались. И не только ученики. А она была замужем, родила девочку, за которой тогда нужен был пристальный уход. И она успевала ухаживать за мужем, за младенцем и за нами. Муж ее пропадал в делах. Он был где-то при власти. Именно он получил квартиру в центре, в новом, близ школы, доме. Ему было почти 50, но продольный шрам на лице сильно старил его. К тому же, он никогда не улыбался. Ни одной эмоции на лице.

    Однажды, когда дочь болела, мне передали просьбу учительницы – принести ей тетради для проверки на дом. А я уже было собрался бежать в Березки. Путь неблизкий, Мучил голод. Ладно, думаю, быстро отдам и уйду.

    И вот я в большой светлой комнате. Тут мало мебели. Но посредине – резной полукруглый стол.

    – Тетради на стол – и садись. Я угощу тебя настоящим индийским чаем.

    Едва принесла чай, печенье, конфеты, как заплакала дочь.

    – Проснулась маленькая моя… А, ты, пей чай. Я сейчас.

    Вскоре она вышла с ребенком на руках.

    – Надо кормить ее. – Она приоткрыла тонкий халат, облегавший ее стройную фигуру. Мать и дитя погрузились в какое-то тайное, ведомое только им соприкосновение душ. И счастливые лучики пробежали по их ликам. Я так смутился, что чуть не выронил чашку. – Что чай не пьешь. Не нравится? – Она улыбнулась, просто и светло.

    – Нравится. Вкусно. Я выпил уже. Спасибо. Пойду.

    – Сам себе налей еще. Да бери печенье, конфеты. Будь как дома.

    Еще более смущенный, я быстро, большими глотками, опустошил вторую чашку.

    Как-то во время моего дежурства Галина Григорьевна вошла в класс. Я был, как всегда, очень голодный. Потому спешил. И едва мокрой тряпкой протер уже почти полкласса.

   Она стояла у дверей, близ полного таза с водой. Придирчиво посмотрела на меня, на пол и сказала строго:

   – Так убирать класс нельзя.

   – Как так? Ведь, чисто же!..

   – Ты думаешь. А, по-моему, тут одна грязь на весь класс.

   Я запротестовал. Галина Григорьевна подошла к тазу, приподняла юбку, широко расставила свои стройные ноги. Она бросила сумочку на парту. Наклонилась. И одним привычным движением разлила воду по всему классу.

    – Галина Григорьевна!..

    – Собери воду. Вытри насухо пол. И только тогда домой.

    Она взяла сумочку, легко набросила ее на руку – и неспешно, красиво вышла из класса. А у меня навернулись слезы. То ли от голода, то ли от обиды.

   Виктор Кушниренко