«Дай, Никита, мне одеться. В митрополии звонят…»

Ни Никита Тимофеевич, ни Тимофеич – дядьке молодого поэта было тогда уже далеко за сорок… Ни Никитка – как тогда обращался бы любой барин к слуге своему… А просто и ясно, с уважением – Никита…

   Собираясь в Покровскую церковь митрополии к праздничному богослужению, или – в Старый собор для исповеди и причастия, куда Пушкин следовал в карете или в коляске вместе с наместником области генерал-лейтенантом И. Н. Инзовым, он всегда надевал свой единственный, но тщательно вычищенный фрак, головной убор да полустертые уже сапоги. В сюртуке поэт иногда бывал на обедах у наместника. В нем уходил под вечер гулять в городской сад, на приглашаемые к знатным боярам вечера и дружеские попойки у друзей.

   А Никита оставался дома – на хозяйстве. А какое тут хозяйство – вдали от родных мест? Разве что та же одежда, да дорожные чемоданы, балалайка да гитара. С ними Никита ложился спать, с ними просыпался. Как большой добрый сверчок…

    Впрочем, был Никита и сверчком по-настоящему. Это когда квартировали в одной комнатке с Алексеевым в кэсуце молдаванки. Тут, неподалеку.

     Странно, чей-то голос, такой знакомый, звучит, дополняя рассказ…

    Барину житье такое понравилось. А Никита мучился до самого отъезда в Одессу. Да еще из Одессы приезжали в Кишинев и опять жили тут же, с Алексеевым. А сам Николай Степаныч – добрейшей души человек.

    Никита Козлов был человеком православным. Молился, соблюдал посты. Ходил в церковь, что поближе – в Благовещенскую или Ильинскую. Любил пройтись по базару, заглянуть в кофейню. Впрочем, он знал город хорошо. Надо отнести записочку, книгу, сходить в аптеку – знаем куда.

   И в скромном флигеле заезжего дома купца Наумова, и в просторном особняке Инзова у Никиты была своя комнатка. И это было его самой большой радостью. Тут он дневал и ночевал. А к барину – ни-ни, ни ногой. Заругает.

    Пока барин дома, да сочиняет – Никита ниже травы, тише воды. Правда, иногда и сам сочиняет. Но какое тут сочинение – без голоса, без инструмента, без дворни. Да, и прислушиваться надо. Не ровен час…

   Как-то зашла жипуняса Катерина, в летах, из городских, очень гордая. Служила экономкой у Ивана Никитича. И к Пушкину. Никита бросился к комнате барина, преградил ей путь.

  – Нельзя... Никак нельзя, дражайшая госпожа Катерина!

     – Но я от генерала! Позвольте…

     – Не могу сего позволить даже вам, госпожа.

      – Никита! Кто там?!.. Я же просил…

      В ту же секунду в Никиту и Катерину полетели бумаги. Одну поэт схватил со стола в гневе, разорвал и тут же бросил в лицо Никиты. Дядька терпеливо молчал. Катерина обиделась, резко повернулась и ушла.

    Несколько дней поэт успокаивал ее. Он настоятельно просил Инзова –

не беспокоить его во время занятий, даже если при этом останется без обеда. Вскоре в тетради, среди стихов Пушкин запечатлел 17 профилей домашних и близких генерала. И среди них – гордый профиль экономки Катерины.

   Барин работал много, без передышки. Порой до самого вечера лежит в кровати в одной рубахе или совсем голый – и пишет, бормочет что-то и пишет. Редко когда – и постреляет в стену хлебным мякишем. А то по-молдавски говорит. Знаем, местных барышень-красавиц будет заговаривать. Это он умеет.

   Ох, уж эти дуэли!.. Ноги не несли к дому полковника Старова. Барин, видно, звал Семена Никитича в секунданты. Но все обошлось. Полковника дома не оказалось. Слава Богу. Дальше ссоры с ясским боярином Балшем дело не двинулось. Вмешался наместник – и Пушкина от беды спас и отправил его под домашний арест, приставив к комнаткам часового. С той поры барин ходит в город с увесистой железной палкой. Трудно в руке удержать такую-то. А ему нипочем – и руку держит и пугает всех своим тяжелым, но верным прицелом.

   А вот к барышням записочки носить не надо. Они сами забрасывают молодого барина приглашениями. Но он по записочкам почти не ходит. Только смеется, читая их. Правда, в последнее время, получая одно приглашение, барин как никогда торопится и буквально убегает на свидание. Никита, провожая его, зевает и проговаривает: «Молодость… молодость…».

   Нет барина, так можно и у дома, в саду погулять. Столовался Никита, как и поэт, у Инзова, только с домашней дворней. Его все знали и уважали. Надо помочь – поможет. Лампу иностранную починит запросто. А то присядет и веселит народ балалайкой да собственного сочинения частушками, или поет под гитару – что-нибудь печальное до слез. У него была и своя «Черная шаль». Правда, на стихи барина. А чего не петь ее, когда вся Россия поет. Ее уже и в театрах играют.

    Первой женой Никиты была дочка няни Арины Родионовны  – Надежда Федоровна (1788-). О няне известно многое. А вот о дочке ничего. Но сохранилось письмо.

    От «Главного камердинера Его высокородия Александра Сергеевича Пушкина к супруге моей Надежде Федоровне Козловой из г. Одес 15 сентября 1823 г.

    Милостивая государыня супруга моя Надежда Федоровна!

    Пишет ваш законный муж Никита Тимофеевич! Долгота разлуки нашей сделала меня несчастным человеком, но, невзирая на плачевное состояние мое, я жив и здоров, чего и вам от господа бога желаю. Извещаю вас, что мы теперь перебрались в другой город, именуемый Одес. Жизнь наша имеет мало покоя. Слова мои весьма бессильны и не могут стремиться к вам с необходимой ясностью, потому что жизнь эта полна смятений и беспокойства. Но разлетятся все суетные привидения, и путь наш прояснится.

    Посылаю я к вам 15 рублей для утешения. В здешних краях деньги весьма дороги, и мы всегда терпим от них многие неприятности и обиды.
Кланяюсь вам низко. Муж ваш Никита Тимофеевич. Еще низко кланяемся вашей родной матушке Иринии Родионовне и моей дорогой куме, еще кланяюсь Михайле Ивановичу с детками его и  всем родственным и
соседям.
                                                                                      Супруг ваш Н. Козлов».

   Один из комментаторов этого письма заметил: «”Милостивая государыня...” Это пишет малограмотный крепостной слуга своей супруге тоже крепостной крестьянке. Но каков язык, какой слог. “Долгота разлуки нашей сделала меня несчастным...” Если так говорили и писали малограмотные крепостные крестьяне XIX века, то, как должны говорить сегодня мы, свободные просвещенные люди XXI века. Далеко не каждый сегодня с высшим образованием напишет письмо так ярко и выразительно. “Слова мои бессильны и не могут выразить...” Кто его научил так писать. Положи это письмо без подписи рядом с Пушкинским и не отличишь, где строки первого поэта и писателя России, а где его слуги. Если Никита учился писать у своего хозяина, то надо отдать должное способности ученика».

    Вот так  слуга!..   

    Не раз принимался за рассказ о жизни Никиты Козлова в Кишиневе. Но каждый раз откладывал перо. Мало сведений о нем. Никита был высокого роста, благообразный, с русыми бакенбардами…

    Правда, есть еще некоторые воспоминания Никиты. Вот что он рассказывал Ивану Пущину: «Но подожди, батюшка Иван Иванович, еще вспомню. Третье: “Царь Никита и сорок его дочерей”. Грех, господи прости, но царь-то с меня писан! Мне Александр Сергеевич прямо и сказал: “Я тебя, Никита, в цари произвел, ты уж не гневайся”. – “Зачем гневаться?” – спрашиваю. А барин мне: “Да ведь царям все дозволено, и ты у меня такие штуки выкидываешь, просто срам!”».

    Да, Никита любил выпить. Любил вдовушек, у которых всего вдоволь. А что еще?..

    На высоте не всегда был и молодой барин. Сказывают, однажды, за ночь, как бывало с богатыми запрутскими боярами, Пушкин проиграл в карты все, что имел. Он даже поставил на карту своего крепостного дядьку. По дороге домой, в отчаянии, он думал лишь об одном, как разрешить эту историю, не беспокоя Никиту. А тут еще ссора с французом Дегилье из-за мадмуазель Майтиль.

    Но дома его посетило вдохновение и он начал писать комедию об игроке: «…нам друг дает последний завтрак, он застрелится». Стреляться не пришлось. Опять вмешался Инзов. Все постепенно наладилось. «Оставим этого несчастного» – заключил поэт о Дегилье.

    Не дает покоя тот факт, что, умирая, Никита Тимофеевич просил свою вторую супругу Авдотью (45 лет в 1833) похоронить его непременно в Святых горах – у ног его дорогого барина Александра Сергеевича Пушкина. Сбылась ли давняя мечта Никиты, его последнее желание на земле – никто не ведает.

   Никита Козлов предстает в двух образах. Ангел скорбящий у могилы Пушкина в Святых горах. И ангел радости в Кишиневе. Таким бы его и сотворить в мраморе.

   Хранитель Михайловского музея-заповедника С. С. Гейченко однажды заметил: «Когда говорят о Пушкине, то невольно вспоминают имена его друзей, лицейских братьев, товарищей: И все же некоторых из них незаслуженно забывают, в особенности простых “маленьких людей” –

спутников удивительной жизни Пушкина. А люди эти интересные, настоящие, достойные светлой памяти. И первый из них – Никита Тимофеевич Козлов, дядька поэта».

   Никита Тимофеевич Козлов (1770/1778-1854/1858) родом из болдинских крепостных крестьян. Имел дочь Марфу (1818). Но могила ее, как и могила отца, затерялась. Юрий Степанович Козлов тоже болдинец. Помнит своего деда Степана Сергеевича Козлова, который, в свою очередь, приходился внуком Никите Тимофеевичу Козлову. Юрий Степанович мечтает, чтобы в Болдине появился памятник Никите Козлову.

   Прочитав книгу Гейченко «У Лукоморья», поэтесса Ольга Фомина в 2011 году создала свой поэтический памятник. Он так и звучит «Дядька – Никита Тимофеевич Козлов».

Ну что, читатель, не устал?
А коль устал, присядь-ка,
Да я ведь тоже недоспал,
Послушай-ка про дядьку.
Это какого? – Да того,
Козлова, про Никиту,
Ты что, не слышал про него?..

Виктор Кушниренко, пушкинист