Прут, Скуляны, воспетые Пушкиным

   Опальный поэт Пушкин хорошо знал  тихую реку Прут, столь же древнюю, как и Карпатские горы, несущую со снежных вершин  живительные воды в теплый, широкий,  царственный Дунай.  

23 декабря 1821 года, во время путешествия с подполковником И. П. Липранди по югу Бессарабии, поэт следовал по Припрутью от Кагульских плавней до Леова.

 

   В 1830-х годах, во время работы над «Историей Петра», над разделом «Прутская кампания», Пушкин часто обращал свой пытливый взор на реку Прут.

 

    «Шереметев с конницею под Рашковым беспрепятственно переправился через Днестр в виду татарского отряда и прибыл к Яссам, куда отрядил бригадира Кропотова для принятия господаря, Кантемир и Шереметев свиделись на берегу Прута, где и учинил присягу со своими боярами. Он уведомил фельдмаршала, что 40 000 турок уже перешли Дунай и непрестанно переправляются».

 

    «Петр повелел всему войску идти по правую сторону Прута (дабы река отделяла нас от турок) до урочища Фальцы и оттоле через леса командовать. Для забрания показанного провианта отряжен Рен с Фомой Кантакузиным. Петр последовал за армией».

 

    «Генерал-майор Гешев (или Ешхов), за разлитием Днестра и Прута от дождей, не мог переправить 600 готовых возов… ».

 

    «По заключении мира русская армия вышла из укреплений своих с барабанным боем и распущенными знаменами и пошла по берегу Прута к Днестру».

 

    Пушкин перевел «Записки бригадира Моро де Бразе», в которых было сказано: «Его величество недолго томился в пустынях: маршируя днем и ночью, достигнул он прекрасной долины, орошаемой Прутом, где и расположил свой лагерь тылом к реке. Он тотчас отправил бочки с водою на собственных подводах и на лошадях свиты своей полкам, идущим по степям. Но сие пособие принесло им более вреда, нежели пользы. Солдаты бросились пить с такою жадностию, что многие перемерли. Мы лишились множества людей от безводицы. Жары нестерпимы в сих местах, где видно только небо да горы раскаленного песку, без деревьев, без жителей и без воды.

 

    Дивизия Вейдова и артиллерия после шестидневного перехода через ужасные сии пустыни соединилась с лагерем его величества. 23 июня государь ездил осматривать лагерь генерал-фельдмаршала и принял в подданство молдавского господаря. С ним было только триста рейтаров. Он пожаловал господарю свой портрет, осыпанный алмазами (что впоследствии времени пригодилось сему турецкому даннику). В тот же вечер его величество возвратился в свой лагерь, а на другой день приказал наводить два моста на Пруте».

 

   В Прутском походе 1711 года участвовали многие Пушкины, некоторые были тут ранены. При Петре постоянно находился 15-летний Абрам Ганнибал. Но еще раньше, в 1704 году, через Яссы, где был крещен, через Прут, на Киев и Москву проследовал 8-летний арапчик, этот Абрам Ганнибал – будущий прадед А. С. Пушкина.

 

   Так что Пушкин, прекрасно зная Припрутье, с вдохновением писал в стихотворении «Кирджали»:

 

В степях зеленых Буджака,

Где Прут, заветная река,

Обходит русские владенья…

 

   Почти 600 лет назад в этих местах, на берегу Прута появилось молдавское селение Скулень (Скуляны), ранее известное как Шендрень. В 1813 году тут был учрежден карантин,  который торжественно открыли 26 июля (7 августа) 1814 года.  Был определен срок пребывания в нем – 16 суток. Вещи тщательно окуривали по системе французского химика Гитона де Морво.

 

   С 1817 года Скуляны принадлежали боярину Николаю Росетти, дом которого с 1820 года Пушкин часто посещал в Кишиневе. Тогда тут было две балки с рыбой, два виноградника, три сада и две мельницы на Пруте, да 110 мужских и 4 вдовьих хозяйств. С 1790 года по 1822-й жители ходили на службу в деревянную церковь. В 1822 году был поднят на каменном фундаменте кирпичный Свято-Николаевский храм с жестяным покрытием.

 

    В штатном расписании наместников появился раздел «В Скулянской карантинной конторе». В 1816 году уже указаны члены карантинной конторы: начальник карантина – подполковник Василий Васильевич Шафоров, товарищ – надворный советник Алексей Григорьевич Позняков,        доктор – Клингер, комиссары: по карантинному дому – титулярный советник Иван Пантелеймович Каприца, коллежский секретарь Григорий Александрович Рожалин, поручик Кондуры.

 

   А в 1822 году в расписании появились те, кого хорошо знал Пушкин: «По Бессарабской карантинной линии: окружной начальник – действительный статский советник Степан Гаврилович Навроцкий, кавалер орденов св. Анны 2 ст., св. Владимира 3 ст., при нем секретарь – губернский секретарь Федор Яковлевич Лозинский. В Скулянском пограничном  карантине: по карантинной конторе:  начальник – отставной подполковник Василий Васильевич Шафиров, кавалер ордена св. Владимира 4 ст., товарищ его – титулярный советник Федор Маркович Дырдуковский, кавалер ордена св. Анны 3 ст.,  доктор – Эллизен,   секретарь – губернский секретарь Лейбин;

по карантинному дому:  в 1-м квартале: комиссар – отставной майор Беляев, лекарь – Бондарев,  во 2-м квартале:  комиссар – коллежский секретарь Мешков,  лекарь – вакансия,  в 3-м квартале:  комиссар – титулярный советник Осовский, лекарь – вакансия,  пакгаузный надзиратель – губернский секретарь Прудько, таможенный при карантине досмотрщик – губернский секретарь Свистунов».

 

   Пушкин не только знал Скуляны, чиновников карантина, но и писал о них.

 

    Поэт довольно часто видел у Инзова Степана Гавриловича Навроцкого, обедал с ним за одним столом у наместника. 3 марта 1821 года, по рекомендации И. Н. Инзова,  подполковник П. И. Пестель, собиравший в Бессарабии сведения «о делах греков и турок», встретился в Скулянах  с Навроцким и получил от него ценную информацию.  17 июня 1821 года произошло сражение у Скулян  гетеристов с турками, описанное в 1834 году  А. С. Пушкиным в повести «Кирджали». Тут сказано: «Начальник карантина (ныне уже покойник), сорок лет служивший в военной службе, отроду не слыхивал свиста пуль, но тут бог привел услышать.  Несколько их прожужжали мимо его ушей. Старичок ужасно рассердился и разбранил за то майора Охотского пехотного полка, находившегося при карантине».  В примечании указано, что он на службе с 1767 года. Комментируя этот эпизод в повести Пушкина, И. П. Липранди заметил, что «…это был д. с. с. Навроцкий, начальник всех Бессарабских карантинов». 

 

    Весной 1824 года Навроцкого посетил Ф. Ф. Вигель: «20-го числа прибыли в местечко Скуляны, на берегу Прута. В нем находился центральный карантин и главная таможня. Это был весьма важный пункт в Бессарабии; мне хотелось его видеть, и снисходительности Стурдзы обязан я за исполнение сего желания. Тотчас по прибытии получили мы от человека, нам обоим незнакомого, приглашение остановиться у него. Престарелый действительный статский советник Степан Федорович Навроцкой, главный начальник над карантинами, был русский старинного покроя; он нас угостил хорошо, как умел, т. е. накормил, напоил и спать положил. После обеда полюбопытствовал я взглянуть на одно место, года за три перед тем ознаменованное небольшим историческим происшествием. Когда возмущение в Молдавии произвел Ипсиланти, то набранное им войско было не весьма многочисленно; жители не охотно к нему приставали, и оно по большей части состояло из Арнаутов. Тщеславие всех бояр в Валахии и в Молдавии и даже всех богатых и зажиточных людей в двух княжествах заставляет их иметь в услужении по нескольку, иногда целый десяток, Арнаутов, богато одетых и вооруженных; все они, в надежде на грабеж, кинулись к Ипсиланти. Но при первой встрече с вошедшими турками, сие слабое и неустроенное войско было разбито на голову. Ипсиланти бежал в Австрию, а хотинский приятель наш Кантакузин, с остатком воинов, спасаясь без оглядки, сильно преследуемый неприятелем, был им приперт наконец к самому Пруту, в виду Скулян. Он переплыл реку под картечными выстрелами и пристал к таможенным строениям, посреди коих упало, говорят, неприятельское ядро. Русский отряд был вытянут по берегу, и начальствующий над ним послал сказать турецкому начальнику, что если сие продолжится, то будет нарушением мира; тогда только пальба прекратилась. Помогать сим возмущенным было столь же невозможно, как и предать их. В этом месте, на которое внимательно смотрел я, Прут весьма узок, и он один спас бегущих от совершенного истребления».

 

   В пушкинской повести «Кирджали» сражение представлено так: «Сражение под Скулянами, кажется, никем не описано во всей его трогательной истине. Вообразите себе 700 человек арнаутов, албанцев, греков, булгар и всякого сброду, не имеющих понятия о военном искусстве и отступающих в виду пятнадцати тысяч турецкой конницы. Этот отряд прижался к берегу Прута и выставил перед собою две маленькие пушечки, найденные в Яссах на дворе господаря и из которых, бывало, палили во время именинных обедов. Турки рады были бы действовать картечью, но не смели без позволения русского начальства: картечь непременно перелетела бы на наш берег. Начальник карантина (ныне уже покойник), сорок лет служивший в военной службе, отроду не слыхивал свиста пуль, но тут бог привел услышать. Несколько их прожужжали мимо его ушей. Старичок ужасно рассердился и разбранил за то майора Охотского пехотного полка, находившегося при карантине. Майор, не зная, что делать, побежал к реке, за которой гарцевали делибаши, и погрозил им пальцем. Делибаши, увидя это, повернулись и ускакали, а за ними и весь турецкий отряд. Майор, погрозивший пальцем, назывался Хорчевский. Не знаю, что с ним сделалось.

 

    На другой день, однако ж, турки атаковали этеристов. Не смея употреблять ни картечи, ни ядер, они решились, вопреки своему обыкновению, действовать холодным оружием. Сражение было жестоко. Резались атаганами. Со стороны турков замечены были копья, дотоле у них не бывалые; эти копья были русские: некрасовцы сражались в их рядах. Этеристы, с разрешения нашего государя, могли перейти Прут и скрыться в нашем карантине. Они начали переправляться. Кантагони и Сафьянос остались последние на турецком берегу. Кирджали, раненный накануне, лежал уже в карантине. Сафьянос был убит. Кантагони, человек очень толстый, ранен был копьем в брюхо. Он одной рукою поднял саблю, другою схватился за вражеское копье, всадил его в себя глубже и таким образом мог достать саблею своего убийцу, с которым вместе и повалился.

 

    Всё было кончено. Турки остались победителями. Молдавия была очищена. Около шестисот арнаутов рассыпались по Бессарабии; не ведая, чем себя прокормить, они всё ж были благодарны России за ее покровительство. Они вели жизнь праздную, но не беспутную. Их можно всегда было видеть в кофейнях полутурецкой Бессарабии, с длинными чубуками во рту, прихлебывающих кофейную гущу из маленьких чашечек. Их узорные куртки и красные востроносые туфли начинали уже изнашиваться, но хохлатая скуфейка всё же еще надета была набекрень, а атаганы и пистолеты всё еще торчали из-за широких поясов. Никто на них не жаловался. Нельзя было и подумать, чтоб эти мирные бедняки были известнейшие клефты Молдавии, товарищи грозного Кирджали, и чтоб он сам находился между ими».

 

   Когда повесть вышла в свет, даже те, кто видел это сражение, поражались удивительной пушкинской  точности и верности деталей. Пушкин предстал перед современниками как блестящий писатель-историк и писатель-баталист.  Тогда и родилась легенда о том, что опальный поэт в те горячие июньские дни сам побывал в Яссах и на месте Скулянского сражения.

 

   Именно у Скулян погиб Сильвио, герой пушкинской повести «Выстрел»: «Граф замолчал. Таким образом узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами».

 

   Но в этих местах был не только Пушкин. В 1854 году, по возвращению из Валахии, тут 3-7 сентября находился Лев Николаевич Толстой.  3 сентября он совершил переход из Ясс в Скуляны: «Перед самой границей согрешил. Прибил Давыденку». В Скулянах находилась переправа русских войск через Прут. 4 сентября Толстой провел день в  бессарабских Скулянах: « Целый день ходил. Принимался 2 раза писать, но нейдет. Вечер играл в карты. Безденежье и отношения мои с знакомы(ми) и стар(шими) коробят меня».

5 сентября: «И я и дневник мой становимся слишком глупы. Писанье решительно нейдет. Написал раздраженное письмо Николиньке». 

6 сентября: «Важнее всего для меня в жизни исправление от лени, раздражительности и безхаракт(ерности). Любовь ко всем и презрение к себе!». В этот день Толстой произведен в подпоручики («за нахождение во время бомбардирования на Язоновском редуте 4-го бастиона, хладнокровие и распорядительность для действий противу неприятеля»). 7 сентября Толстой выехал из Скулян и совершил переход до Калараша: «Приятный день».

 

    7 июля 1906 года командиром отряда Скулянской пограничной бригады был назначен сын известного поэта Федор Федорович Тютчев. Судя по некоторым данным, много времени проводил в Кишиневе, изучал местные нравы, молдавский язык, которые использовал в своих сочинениях.  

 

   В 1974 году вышел роман Валентина Катаева «Кладбище в Скулянах» о семье Катаевых, турецких войнах, 1812 годе, о ссылке Пушкина в Кишиневе, о прошлом и настоящем.

 

   Но вернемся к Скулянскому карантину. У его начала мы находим книгу Анатолия Демидова с рисунками Раффе, изданную в Москве в 1853 году «Путешествие в Южную Россию и Крым чрез Венгрию, Валахию и Молдавию, совершенное в 1837 году». Со страницы 242 начинается описание карантина и путешествия до Тирасполя. И тут замечено верно, что карантин был создан после 1812 года «для отвращения вторжения чумы», потрясавшей в те времена всю Европу, Турцию и Молдавские княжества. Но чумы тут не было. И путники «иногда купались в реке» с разрешения доктора Эллизена, управлявшего лазаретом в Скулянах.

 

    Лазарет был окружен деревянным забором, за которым день и ночь ходили бдительные часовые. Они постоянно окликали друг друга. Путникам и часовым было нелегко: с утра жара, а к вечеру сильные грозы. После гроз все утопало в непролазной грязи.

 

   Но в  первых числах августа из Одессы приехал молодой чиновник от графа М. С. Воронцова и сообщил, что получено разрешение на проезд в Одессу. Экипажи двигались по 4 лошади в ряд. Вокруг – пустыня: все невозделанное, изрезанное долинами между цепью крутых холмов. Ни деревень, ни людей.

 

    Прибыли в Кишинев. Губернатора не было в городе, остановились в обширном и прекрасном доме  полицеймейстера. Уснули на мягких диванах. Путники замечают, что, как и Рим, Кишинев расположен на нескольких холмах. Обширные площади, широкие улицы, дома среди больших садов. За городом виноградники. А за ними опять невозделанная пустыня.

 

   Не въезжая в город Бендеры, остановились на высоком холме со стороны Кишинева.  «Из почтового двора весь этот город виден как на ладони. Он расположен в обширной равнине; в нем нет не только садов, но ни одного дерева; вокруг его разсеяно множество ветряных мельниц. Крепость стоит отдельно от города; она занимает довольно обширное пространство… гарнизон состоит из шестисот артиллеристов».

 

    «Тирасполь, его крепость и обширный артиллерийский парк, расположенный у ее стен, быстро пронеслись пред нашим взором…». Но именно здесь томился «первый декабрист», майор В. Ф. Раевский. И, обращаясь к нему, Пушкин писал:

 

 

Не даром ты ко мне воззвал

Из глубины глухой темницы…

 

   Следуя за путниками, мы уже в 1837 году на все смотрели глазами Пушкина. Прут и Днестр запечатлены в «Истории Петра», Скуляны и Кишинев воспеты в повестях «Выстрел», «Кирджали», Бендеры – в поэме «Полтава»… Уже тогда мы следовали по пушкинским местам на молдавской земле – по тем местам, которые сквозь столетия становятся всем нам все ближе и дороже. 

 

    Виктор Кушниренко, пушкинист Новости на Блoкнoт-Молдова