У золотого дерева Земфиры… (21 сентября – 205 лет со дня приезда опального А. С. Пушкина в Бессарабию)

    Высокий, крутой холм вот уже более 600 лет царит над древним молдавским селом Долна. 

Двести лет назад тут возвышалась первая, гостеприимная усадьба боярина Замфираки Ралли. От нее, на спуске к селу, благоухал большой сад. Он и ныне в цвету.

    В нескольких шагах от усадьбы растет старое кизиловое дерево. Корни его крепко вросли в землю. Ему уже за 200 лет. А оно, по-прежнему, цветет и плодоносит. За золотое цветение в марте и плоды, сверкающие в сентябре как янтарь, или – как рубин, его называют золотым деревом.

   Летом 1821 года здесь гостил молодой поэт Александр Пушкин, бывший тогда пленником русского царя.

   Пушкин вышел на крыльцо усадьбы, сладко потянулся. И вдруг замер. Под тенью пышного кизила весело щебетали молодые цыганочки. Они сидели вокруг дерева как цветы, разложив свои длинные, широкие, пестрые юбки.

Меж них была одна красоты неописуемой. Она медленно, с наслаждением курила трубку. Ее пронзительный взгляд устремлен на гостя. Взгляд долгий, завораживающий. Наконец, она довольно улыбнулась, вздохнула. Встала и пошла. Подружки тут же вспорхнули, как потревоженные птички, и устремились за нею.

   Цыганки прошли над селом и исчезли в близлежащем лесу. Пушкин, как завороженный, следовал за ними. Он углубился в лес. Там, у родника прохлаждалась цыганка-красавица. Она была совершенно одна. Освежала свое личико, грудь, ножки. Но, приметив, гостя, тут же встала и пошла в вверх по тропинке, вышла на солнечную поляну. А там вдруг, как потревоженная лань, прыгнула в лесную чащу и скрылась среди высоких, крутых склонов с вековыми деревьями.

   – Видел ее? – спросил загадочно Иван, один из старших сыновей Замфираки, закадычный друг поэта по Кишиневу. – Познакомился?..

   – Исчезла…

   – Это дочь були-баши – старосты нашей цыганской деревни. Они живут в лесу, в землянках. Но сейчас бродят табором как вольный ветер.

   – Пошли в табор.

    Пушкин остался в таборе. Он знал многих цыган, стоявших у Кишинева. Ночевал с ними. И здесь сразу стал своим. Гостю отвели палатку. Там он провел несколько недель. Подружился с Земфирой. Гулял с нею по лесу, по лугам и полям. Купался с нею в озере. Целовал ее со сладкими, дикими ягодами.

   А пришло время – заревновал. Сильно. Страстно. Не хотел ни с кем делить ее. Земфира тут же смолкла. И глубокой ночью скрылась.

   Старые цыгане мудро молчали. Молчал и староста. А молодые отшучивались. Никто не хотел говорить, где скрывается беглянка.

   Пушкин вскочил на коня и бросился в погоню. Он объездил все села в округе. Выбившись из сил, вернулся в Долну. Тут тоже сочувственно молчали. Пушкин уехал, бросив на ветер несколько слов.

   А кизил остался. И вот уже более 200 лет тихо о чем-то шумит. Он манит к себе путников со всего мира. Кого – золотым цветением, кого – тенью, кого – сочными, но терпкими плодами. Кого – памятью. И каждому, по всему, нашептывает легенду о Пушкине и Земфире.

    Весной 1824 года поэт в последний раз посетил Кишинев, гостеприимное семейство боярина Ралли, жившее близ строившегося нового кафедрального собора и домов Крупенского и Варфоломея. Вспомнили Земфиру. Но поэт так и не отправился в Долну на поиски ее могилы, как когда-то искал там могилу ее матери Мариулы.

Волшебной силой песнопенья
В туманной памяти моей
Так оживляются виденья
То светлых, то печальных дней.
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей славой,
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.

За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы –
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил…

   Как когда-то он был в плену красавицы-цыганки Земфиры, так в тот последний приезд в Бессарабию он был в плену своей новой, а ныне всемирно известной поэмы «Цыганы». И в плену новой ее героини –

красавицы Земфиры…

…Земфиры нет как нет; и стынет
Убогий ужин старика.
Но вот она; за нею следом
По степи юноша спешит;
Цыгану вовсе он неведом.
«Отец мой, – дева говорит, –
Веду я гостя; за курганом
Его в пустыне я нашла
И в табор на́ ночь зазвала.
Он хочет быть как мы цыганом;
Его преследует закон,
Но я ему подругой буду
Его зовут Алеко – он
Готов идти за мною всюду»…

Я рад. Останься до утра
Под сенью нашего шатра
Или пробудь у нас и доле,
Как ты захочешь. Я готов
С тобой делить и хлеб и кров.
Будь наш – привыкни к нашей доле,
Бродящей бедности и воле –
А завтра с утренней зарей
В одной телеге мы поедем;
Примись за промысел любой:
Железо куй – иль песни пой
И селы обходи с медведем…

                 …Он будет мой:
Кто ж от меня его отгонит?
Но поздно… месяц молодой
Зашел; поля покрыты мглой,
И сон меня невольно клонит.

    Виктор Кушниренко, пушкинист